— Пойдёмте гулять, Фёдор Фёдорович, — сказала Кистеру Маша после обеда с той ласковою властью в голосе, которая как будто знает, что вам весело ей покориться. — Мне нужно переговорить с вами о важном, важном деле, — прибавила она с грациозною торжественностью, надевая шведские перчатки. — Пойдешь ты с нами, maman?
— Нет, — возразила Ненила Макарьевна.
— Да мы не в сад идём.
— А куда же?
— В Долгий луг, в рощу.
— Возьми с собой Танюшу.
— Танюша, Танюша! — звонко крикнула Маша, легче птицы выпорхнув из комнаты.
Через четверть часа Маша шла с Кистером к Долгому лугу. Проходя мимо стада, она покормила хлебом свою любимую корову, погладила её по голове и Кистера заставила приласкать её. Маша была весела и болтала много. Кистер охотно вторил ей, хотя с нетерпением ждал объяснений… Танюша шла сзади в почтительном отдалении и лишь изредка лукаво взглядывала на барышню.
— Вы на меня не сердитесь, Фёдор Фёдорович? — спросила Маша.
— На вас, Марья Сергеевна? Помилуйте, за что?
— А третьего дня… помните?
— Вы были не в духе… вот и всё.
— Зачем мы идём розно? давайте мне вашу руку. Вот так… И вы были не в духе.
— И я.
— Но сегодня я в духе, не правда ли?
— Да, кажется, сегодня…
— И знаете, отчего? Оттого, что… — Маша важно покачала головой. — Ну, уж я знаю отчего… Оттого, что я с вами, — прибавила она, не глядя на Кистера.
Кистер тихонько пожал её руку.
— А что ж вы меня не спрашиваете?.. — вполголоса проговорила Маша.
— О чём?
— Ну, не притворяйтесь… о моём письме.
— Я ждал…
— Вот оттого мне и весело с вами, — с живостию перебила его Маша, — оттого, что вы добрый, нежный человек, оттого, что вы не в состоянии… parce que vous avez de la délicatesse. Вам это можно сказать: вы понимаете по-французски.
Кистер понимал по-французски, но решительно не понимал Маши.
— Сорвите мне этот цветок, вот этот… какой хорошенький! — Маша полюбовалась им и вдруг, быстро высвободив свою руку, с заботливой улыбкой начала осторожно вдевать гибкий стебелек в петлю Кистерова сюртука. Её тонкие пальцы почти касались его губ. Он посмотрел на эти пальцы, потом на неё. Она кивнула головой, как бы говоря: можно… Кистер нагнулся и поцеловал кончики её перчаток.
Между тем они приблизились к знакомой роще. Маша вдруг стала задумчивее и наконец замолчала совершенно. Они пришли на то самое место, где ожидал её Лучков. Измятая трава ещё не успела приподняться; сломанное деревцо уже успело завянуть, листочки уже начинали свертываться в трубочки и сохнуть. Маша посмотрела кругом и вдруг обратилась к Кистеру:
— Знаете ли вы, зачем я вас привела сюда?
— Нет, не знаю.
— Не знаете?.. Отчего вы мне ничего не сказали сегодня о вашем приятеле, господине Лучкове? Вы всегда его так хвалите…
Кистер опустил глаза и замолчал.
— Знаете ли, — не без усилья произнесла Маша, — что я ему назначила вчера… здесь… свиданье?
— Я это знал, — глухо возразил Кистер.
— Знали?.. А! теперь я понимаю, почему третьего дня… Господин Лучков, видно, поспешил похвастаться своей победой.
Кистер хотел было ответить…
— Не говорите, не возражайте мне ничего… Я знаю — он ваш друг; вы в состоянии его защищать. Вы знали, Кистер, знали… Как же вы не помешали мне сделать такую глупость? Как вы не выдрали меня за уши, как ребёнка? Вы знали… и вам было всё равно?
— Но какое право имел я…
— Какое право!.. право друга. Но и он ваш друг… Мне совестно, Кистер… Он ваш друг… Этот человек обошёлся со мной вчера так…
Маша отвернулась. Глаза Кистера вспыхнули: он побледнел.
— Ну, полноте, не сердитесь… Слышите, Фёдор Фёдорыч, не сердитесь. Всё к лучшему. Я очень рада вчерашнему объяснению… именно объяснению, — прибавила Маша. — Для чего, вы думаете, я заговорила с вами об этом? Для того чтоб пожаловаться на господина Лучкова? Полноте! Я забыла о нём. Но я виновата перед вами, мой добрый друг… Я хочу объясниться, попросить вашего прощенья… вашего совета. Вы приучили меня к откровенности; мне легко с вами… Вы не какой-нибудь господин Лучков!
— Лучков неловок и груб, — с трудом выговорил Кистер, — но…
— Что но? Как вам не стыдно говорить: но? Он груб, и неловок, и зол, и самолюбив… Слышите: и, а не но.
— Вы говорите под влиянием гнева, Марья Сергеевна, — грустно промолвил Кистер.
— Гнева? Какого гнева? Посмотрите на меня: разве так гневаются? Послушайте, — продолжала Маша, — думайте обо мне, что вам угодно… но если вы воображаете, что я сегодня кокетничаю с вами из мести, то… то… — слёзы навернулись у ней на глазах, — я рассержусь не шутя.
— Будьте со мной откровенны, Марья Сергеевна…
— О глупый человек! О недогадливый! Да взгляните на меня, разве я не откровенна с вами, разве вы не видите меня насквозь?
— Ну, хорошо… да; я верю вам, — с улыбкой продолжал Кистер, видя, с какой заботливой настойчивостью она ловила его взгляд, — ну, скажите же мне, что вас побудило назначить свидание Лучкову?
— Что? сама не знаю. Он хотел говорить со мной наедине. Мне казалось, что он всё ещё не имел время, случая высказаться. Теперь он высказался! Послушайте: он, может быть, необыкновенный человек, но он — глуп, право… Он двух слов сказать не умеет. Он просто невежлив. Впрочем, я даже не очень его виню… он мог подумать, что я ветреная, сумасшедшая девчонка. Я с ним почти никогда не говорила… Он точно возбуждал моё любопытство, но я воображала, что человек, который заслуживает быть вашим другом…